Перова Е.Г. 

                                                   

                                    «Быть знаменитым некрасиво...»

 

Часть 1. Родословная

Более 30 лет работает в Государственном Историческом музее  Алексей Николаевич Хетагуров – заведующий сектором реставрации темперной живописи.  За  эти годы он  многое узнал, многому научился,  видел  «многое  и многих» и сам, по его словам, «дошел до стадии экспоната». Сведения об истории «экспоната» чрезвычайно интересны.  По отцовской линии  Алексей Николаевич принадлежит к старинному  осетинскому роду Хетагуровых, который  берет начало еще в  XVI в. О прародителе рода – Хетаге, сыне кабардинского князя Инала, существует множество легенд и преданий. Вот одна из них:

Хетаг принял христианство и был преследуем своими  исламскими родственниками. Когда  посланная ими погоня стала настигать его  близ места, называемого Суадаг, он услышал громкий призыв из леса, растущего на северном склоне Кавказских гор: «Хетаг, к лесу!» На этот призыв Хетаг ответил : «Не Хетаг –  к лесу, а лес – к Хетагу! » Вслед за этим возгласом появилась большая роща  и окружила Хетага в поле. Преследователи были напуганы этим явлением и вернулись в Кабарду.  Роща эта существует и поныне, называется рощей Святого Хетага и считается священной и неприкосновенной. Рубить в ней  деревья и уносить домой даже ветки –святотатство, влекущее за собой несчастье, по понятиям осетин. Легенду записал Андукапар Хетагуров, собравший в 1930-х годах сведения по истории рода.

Самый  известный  представитель  рода Хетагуровых – Коста Хетагуров (1859-1906). Обладая разносторонними талантами, Коста Хетагуров  был неутомимым общественным деятелем, неустанно боровшимся за свободу осетинского народа, прозаиком, драматургом, поэтом и публицистом. Он  создал осетинский литературный язык, заложил основы осетинской литературы и способствовал  развитию осетинского театра. Коста был первым осетинским живописцем – учился он в Петербургской Академии Художеств в одно время с В. Серовым и М. Врубелем, занимался в классе П.П. Чистякова. Значение этого самобытного, яркого  человека со светлым умом и сильным характером велико не только для осетинской культуры, но и для общечеловеческой.

Двоюродный племянник Коста  –  Николай Хетагуров, окончив Владикавказскую гимназию (в той же гимназии несколько ранее учился Вахтангов), поступил в Московский землемерный институт (теперь - институт  геодезии и картографии). В Москве  он  познакомился – через своего студенческого товарища – с Михаилом Вениаминовичем  Ченцовым,  другом известного осетинского журналиста А. Цаликова. Ченцовы – старая дворянская  фамилия, дед Михаила Вениаминовича участвовал в Кавказской войне, работал вместе с Пироговым, а сам Михаил имел звание  личного почетного гражданина. Его дочь Ляля рано лишилась матери, и все заботы о ней легли на плечи отца.  Это она в один прекрасный вечер открыла дверь высокому черноволосому  молодому человеку – Николаю Хетагурову. Своей белозубой улыбкой он ослепил ее на всю жизнь.

В 15 лет Ляля осталась круглой сиротой, а в 16 – соединила свою судьбу с судьбой Николая. Они прожили вместе  более полувека и большую часть жизни – на Покровке около Чистых прудов. Инженер-геодезист, Николай Иосифович  много времени проводил в экспедициях, прошел на шестах  многие северные реки, побывал в Якутии, Сибири, на Дальнем  Востоке, в Амурской области, в Казахстане, на Кавказе, совершенно соответствуя осетинской поговорке: «мужчина – гость в доме». Это был счастливый брак  несмотря на  разницу в возрасте (а может быть, и благодаря ей), несмотря на разные темпераменты и воспитание, причем настоящий «кавказский» темперамент был присущ Елене Михайловне в большей степени, чем Николаю Иосифовичу – настоящему кавказцу. «У женщины – душа ребенка», – не уставал  он  повторять и относился к ней всю жизнь, как к большому ребенку.

Перед самой войной родился Алеша Хетагуров. Одно из его первых  еще младенческих воспоминаний – голос Левитана, читающий сводку Совинформбюро по радио. Военное и послевоенное детство, не слишком удачная учеба в школе – много забот мальчик доставлял родителям. Когда же, окончив  школу, Алеша успешно поступил на истфак Московского Университета, мама заплакала от радости. Учился он на вечернем отделении и кем только не работал – даже, несмотря на свою крайнюю худобу, грузчиком на Школфильме! Студенческие годы, проведенные на Моховой, остались в памяти как самые лучшие.

В 1968 году Алексей Николаевич защитил диплом на кафедре источниковедения. Тема диплома: «Неизвестный памятник русской общественной мысли начала XVIII века (Иллюстрированная рукопись неизвестного автора)». Речь идет о  рукописи «Жизнь и похождения Полидора Фабия», хранящейся в РНБ. Научным руководителем Хетагурова был  прекрасный человек и замечательный историк-источниковед А.Д. Горский, впоследствии зав. кафедрой  истории феодализма в России. Его стараниями студенты учились работать с источниками и самостоятельно мыслить. Не одно поколение выпускников истфака МГУ  вспоминают его с благодарностью и уважением. Хотя Горский настоятельно рекомендовал  продолжать научную работу, Алексей Николаевич не пошел по этому пути. Сейчас он порой сожалеет об этом.

Часть 2. Музей.

Итак, 1968 год. Алексей Николаевич поступает на работу в Государственный Исторический музей. Работает сначала в  5-м Историческом отделе, потом в ИЗО,  а с 1974 года – в реставрации темперной живописи.

Величественное здание на Красной площади со сложным внутренним интерьером и устройством поразило Алексея: новому человеку всегда было сложно разобраться в лестницах, коридорах, дворах и переходах этого творения  архитектора О. Шервуда.  Поразили его и сотрудники, многие из которых работали в музее не  одно десятилетие и помнили еще и И.Е.Забелина, и князя Н.С.Щербатова.  Первое время Алексей недоумевал, почему  некоторые сотрудницы  здороваются с ним по несколько раз в день. «Может быть, так полагается у воспитанных людей?»,  – подумал он и тоже стал здороваться  с каждым, кого встречал, даже если расстался с ним всего несколько минут назад. 

Только позже, уже ближе познакомившись с коллективом, Хетагуров понял, что это были совершенно разные сотрудницы – разные, но имеющие как бы один облик: гладко зачесанные назад и собранные в узелок волосы с проседью, одухотворенные лица,  строго-внимательный взгляд сквозь очки, хрупкие фигурки, одетые в темные платья...  Это были типичные гимовки, наделенные чувством собственного достоинства, скромностью и удивительной глубиной познаний –  каждая в своей области, будь то рукописи, драгоценные металлы, книги, оружие,  живопись, нумизматика, археология ...

Музей оказался целым миром, ярким и необыкновенным, наполненным удивительными людьми. Многие из них сами были частью русской истории. Так, зав. отделом рукописей Марфа Вячеславовна Щепкина являлась дочерью известнейшего палеографа В.Н. Щепкина и внучкой знаменитого актера. М.М. Постникова-Лосева – зав. отделом драгоценных металлов, была из старинного рода, сохранился портрет ее матери, написанный В.Серовым.  Юную   Протасьеву –сотрудницу  отдела рукописей – писал П.Корин в образе послушницы в картине  «Трое» (один из этюдов к  большой картине «Русь уходящая», которую Корин так и не  окончил).  

В экспозиционных залах музея, расписанных  М. Васнецовым и П. Семирадским, в его фондовых отделах, хранящих неисчислимые сокровища (миллионы единиц хранения!),  еще витал «римский дух» Российского  Исторического музея – РИМа (таково было его прежнее наименование).

Первой музейной  личностью, что произвела на молодого сотрудника яркое впечатление, была Элла Соломоновна Коган, принявшая его в 5-й экспозиционный отдел. Опытнейший музейный работник и экспозиционер, она всегда была переполнена новыми оригинальными идеями – глаза горят, в пальцах неизменно зажата тлеющая папироска. Перейдя в отдел ИЗО, Алексей Николаевич стал заниматься живописью и графикой начала ХХ века под руководством Надежды Николаевны Гончаровой. Человек энциклопедических знаний  жизни и быта русского дворянства, живописи и графики XIX века, она много помогала начинающему сотруднику.

 Необычайно сильное впечатление произвела на молодого человека и другая сотрудница ИЗО: Мария Юрьевна Барановская – удивительный, необычный,  яркий человек, оставившая глубокий след в душе у всех, знавших ее. Исследователь и искусствовед  что называется «милостью божьей», она была в каких-то своих  личных взаимоотношениях с XIX веком, обладала колоссальными знаниями и необыкновенной памятью, была удивительным знатоком московского некрополя. Невозможно перечислить все оригинальные черты этой  неординарной личности!

Несмотря на разницу в возрасте, завязалась дружба, которая еще упрочилась после того, как Алексей Николаевич стал работать в реставрационных мастерских, расположенных в Новодевичьем монастыре. Мария Юрьевна жила в Больничных палатах Новодевичьего монастыря вместе со своим мужем – Петром Дмитриевичем Барановским, которого вряд ли нужно представлять широкой публике: роль Барановского в спасении памятников российской архитектуры  неоценима!

Мария Юрьевна и Петр Дмитриевич прожили сложную, счастливую и трагическую  жизнь. Быт их в Больничном корпусе был очень тяжел, почти без удобств. Мария Юрьевна жаловалась: «Я всю жизнь работала на эту печь!»  Комната была вся загромождена  книгами, изразцами и другими предметами старины, которые Петр Дмитриевич сам покупал для создаваемого им музея в Коломенском, и спать ей приходилось на раскладушке. А душ появился  только перед самой кончиной Марии Юрьевны, так что она даже не успела ему как следует порадоваться. Алексей Николаевич часто  прогуливался с Марией Юрьевной по монастырю – она ступала тяжело, опираясь на палку. Некрополь Новодевичьего она знала наизусть и гуляя по дорожкам, проложенным над захоронениями, рассказывала своему спутнику, где кто покоится: «Здесь –хороший человек, а здесь  – неприятный, Пушкину пакости делал!»

Алексей Николаевич присутствовал при кончине Марии Юрьевны. Отпевали ее в Успенской церкви Новодевичьего монастыря, похоронили в Донском монастыре, как и пережившего ее на 6 лет Петра Дмитриевича, который до последнего вздоха продолжал бороться за сохранение русской культуры – почти слепой, он огромными буквами писал  на картонках  свои записки и говорил только о спасении памятников архитектуры.

 

Часть 3.Реставрация.

Еще работая в ИЗО, Хетагуров познакомился и подружился с реставраторами масляной живописи Иваном Федоровичем Есауловым, Борисом Беляниновым и Владимиром Шипиловым. Сами профессиональные художники, они всячески поддерживали Алексея Николаевича, когда он всерьез решил заняться живописью, приветствовали его еще наивные начинания, помогали советами, да и просто красками. Их стараниями он и перешел в отдел реставрации, где стал   заниматься  темперной живописью. 

В ГИМе богатейшие фонды икон: свыше 10 000 единиц хранения, собранных в Отделе Древнерусской живописи, Драгметаллов и в филиале ГИМа – Новодевичьем монастыре. В музей иконы  попадали разными путями:  из собраний известных коллекционеров, из даров царской семьи, в недоброй памяти  1920-30-е годы – из упраздненных и разрушенных церквей и монастырей. Так поступил в музей иконостас работы Рефусицкого из Успенской церкви на Покровке – той самой церкви, которую в свое время пожалел разрушить Наполеон, но не пожалели большевики. Есть работы Симона Ушакова, один из первых списков чудотворной иконы Иверской Богоматери, список Смоленской Богоматери, очень интересные так называемые  «мерные иконы», которые делались в размер  младенца с изображением его святого –например «Святая София» царевны Софьи Алексеевны, сестры Петра I.

Большинство  икон, особенно из разрушенных церквей, находилось в тяжелом состоянии, их пытались как-то спасти еще  в 1920-30-х годах –  осыпающийся красочный слой заклеивали в целях профилактики тем, что было под руками: газетами, оберточной бумагой. Десятилетиями реставраторам темперы  приходилось заниматься в основном консервацией и профилактикой: удалять старые заклейки,  сделанные зачастую на  желтке, со временем превратившимся буквально в камень; укреплять красочный слой, бороться с последствиями многочисленных протечек и аварий. К тому же, иконы долгое время были «не в моде» – они практически не  экспонировались. Только с 1980-х годов иконы начинают  появляться в витринах и на стендах музея, украшать собой выставки.

Естественно, что любой реставратор считает свое дело самым  трудным, а предмет своей реставрации – самым хрупким и сложным. Для темперной живописи это утверждение, пожалуй, наиболее справедливо. Кроме того, что икона является предметом религиозного культа  и произведением искусства, это – еще и сложная  «конструкция»: деревянная доска, льняная паволока, левкас,  иногда несколько слоев  темперной краски, олифы или лака, записи, металлический – нередко драгоценный – оклад... Сколько знаний, умений, труда требуется реставратору, чтобы  спасти и сохранить  икону во всей ее структурной сложности и красоте!

За каждой иконой – целый мир  православной символики, духовная наполненность, «намоленность»; целая вереница образов:  художник, писавший икону, заказчик или владелец ... Вот  двухсторонняя икона «Богоматерь Корсунская с приписными», на обороте  изображена  «Голгофа», а  внизу – длинный текст с пояснением  кто, зачем и для чего написал эту икону. Подобные подробные объяснения встречаются очень редко, обычно иконы остаются  «безымянными».

 Из текста на  иконе «Богоматерь Корсунская» мы узнаем, что «Сие истинное изображение подобие и мера с самого чудотворного образа: пресвятыя Богородицы зовотыя Корсунския: иже имеетца в богоспасаемом граде Калуги в церкви  Святого славного великомученика Георгия и в пределе святых первоверховных апостол Петра и Павла что на большой проезжей московской дороге что за лавками». Написан сей образ «тщанием  и радением на кипарисе по обещанию ... диакона Григория Иванова сына» и является родительским благословением диакона своим детям. Писал икону  церковный изограф Тимофей Петров  ноября 13 дня 1730 году. «Любезныя моя чадо, – обращается  Григорий к потомкам: – аз вас породих в богоспасаемом то граде Калуги, и воспитах и научих страху Божию в пресвятом то вышеупомянутом храме; и да будет ныне вам сей святый образ на спасение и защищение на враги видимыя и невидимыя лук щит оружие крепкое и заступление...»

До реставрации текст почти не читался из-за загрязнений и потемневшей олифы, на иконе были утраты, трещины, поздние вставки. Алексей Николаевич  провел большую работу: укрепление левкаса, красочного слоя; заделка трещин, удаление загрязнений, снятие потемневшей олифы, удаление затеков краски и записей. На клеймах с изображением местночтимых святых был подведен левкас по местам утрат, выполнены тонировки. «Богоматерь Корсунская» экспонировалась на 2-м реставрационном Триеналле  в 1996 году.  

Иконы требуют к себе особенно трепетного отношения не только при их реставрации, но и при хранении и экспонировании – состояние их зависит от малейших изменений температуры и влажности. Что может чувствовать реставратор, когда видит икону, вернувшуюся обратно в мастерскую после выставки, где не соблюдались  необходимые температурно-влажностные условия и понимает, что реставрацию надо практически начинать заново!

Роль и значение реставраторов в музее не всегда понимались правильно. Многие воспринимали  реставратора как нечто среднее между уборщицей и оформителем, не понимая того, что реставрация – это отдельная особая отрасль знаний и мастерства, что только объединенные усилия реставратора, хранителя и исследователя  могут привести к наиболее плодотворным результатам в деле сохранения музейных ценностей.

  За 20 с лишним лет работы  в мастерской Хетагуров  не только реставрировал иконы – ему пришлось выполнять и другую работу, казалось бы не связанную с его непосредственным занятием: он участвовал в археологической экспедиции музея в Крыму, на Таманском полуострове. Там  была найдена греческая комната II в. до н.э., очевидно имевшая культовое значение, так как вся она была расписана античными фресками в несколько тонов  –  орнаментальные пояса и рельеф меандр. Рухнувшие когда-то саманные стены исчезли, а фрески лежали в несколько слоев в земле. За два сезона они были  демонтированы, законсервированы и вывезены с раскопа в музей.

 Алексей Николаевич участвовал в  реставрации  голландских  кожаных обоев XVIII века для палат бояр Романовых (филиал ГИМ) – укреплял и тонировал утраты.  Приходилось заниматься и металлическим флюгером-грифоном (герб Романовых), венчающим палаты – удалять несколько слоев записей. В советское время флюгер подвергся «опале» и был снят, так как  палаты находились в непосредственной близости от ЦК. После расчистки, восполнения утрат и последующего золочения он вернулся на свое место. В церкви Троицы в Никитниках (филиал ГИМ)  Хетагуров восполнял и тонировал утраты на фресках.

Часть 4 . Живопись.

Рано проявившаяся любовь к искусству определила не только выбор профессии, но и весь образ жизни Хетагурова, ибо по сути своей прежде всего  он – художник. Еще мальчишкой Алеша уходил из тесной московской коммуналки и бродил с этюдником по пригородам. Его поразило своей красотой Кусково – старинные дворцы, пруды и каналы, яблоневые сады, кипящие по весне белизной... Он добирался туда на электричке и писал  свои первые этюды, еще не подозревая о том, что волею судьбы большую часть жизни проведет совсем недалеко от Кусковского парка – на Утренней улице в Перово. Алексей Николаевич успел запечатлеть  Кусковские деревушки, сады  – сейчас все это исчезло с лица земли. 

Учась в университете, Хетагуров поступил в студию ДК гуманитарных факультетов МГУ, которой руководил Федор Морицевич Кригер. Это был настоящий Учитель – энтузиаст своего дела, замечательный педагог, талантливый художник, большой знаток живописи и истории искусства. Он окончил в 1914 году  юрфак МГУ,  во время первой мировой войны служил офицером в действующей армии, после Февральской революции был избран в Совет солдатских депутатов, общался с Керенским. После  Октябрьской революции он отошел от всякой политики и  стал художником. Еще  в юношестве он учился живописи  в студии   Машкова, был отмечен самим  В.Суриковым. Писал Кригер пейзажи, натюрморты, портреты – создал галерею портретов своих сослуживцев-однополчан 1916-1917 годов.

Жил Федор Морицевич очень скромно, все силы отдавая любимой студии и  заочному университету искусств. Это был очень обаятельный человек: аккуратный, с умным живым лицом, он несколько напоминал внешне Александра Бенуа. Несмотря на преклонные годы, он каждый день ходил пешком в студию на Моховой  – а жил он рядом с  Третьяковкой. Кригер вел студию почти до 90 лет, сохраняя удивительно ясный ум, молодость души, тонкое понимание прекрасного. Теплые дружеские отношения с учениками не прерывались у него до самой смерти – скончался он в возрасте 96 лет.

В своих «Записках» Федор Морицевич писал : «...нет никакого особого самодеятельного изобразительного искусства, но есть художники самоучки, стремящиеся приобщится к подлинно художественному овладению умением творчески отображать жизнь, действительность средствами графики, живописи, скульптуры. Достижение этой цели требует подготовки, искуса технического и морального, т.е. школы и воспитания в такой учебно-творческой обстановке и атмосфере, которые исключали бы взгляд на занятия в студии рисунка, живописи и скульптуры, как на забаву, на «игру в искусство». В студии должно царить радостное настроение, восхищенность самим процессом изобразительной деятельности, рисунком, этюдом – т.е. эйфория».

Федору Морицевичу это удавалось. Кроме занятий в студии, устраивались выезды на натуру, различные экспедиции, посещения выставок и музеев. Кригер всячески помогал всем своим студентам, в том числе и Алексею Хетагурову – при содействии Федора Морицевича были устроены две персональные выставки Хетагурова в  ДК МГУ. Оценивая работы Алексея, Кригер замечал, что художник «понемногу отходит от просто правдивой передачи натуры, от географичности изображения пейзажа к художественно-образному выражению его характерных черт и, самого главного, «состояния природы», ее души».

Огромную роль в становлении Хетагурова как художника сыграло творчество Ван Гога. Выставка Ван Гога в 1971 году в Пушкинском музее  перевернула все его мировосприятие. Все время, пока продолжалась выставка, Алексей ходил туда, как на службу – нет, скорее, как в храм, – и простаивал  часами перед полотнами Ван Гога, пытаясь  постигнуть их удивительную тайну.  Он до сих пор помнит  свои тогдашние чувства – восхищение, потрясение и боль от того, что никогда – никогда больше в жизни он  этого не увидит!  Разве мог он предполагать, что через 20 лет с таким же волнением он будет стоять перед  картинами Ван Гога  на его родине   – в Амстердаме, на выставке, посвященной столетию со дня смерти художника, куда были привезены лучшие работы со всего мира. И опять всеми правдами и неправдами пробирался Алексей Николаевич  в музей (цена билета –  16 долларов!) и оставался там до самого закрытия –чуть ли не последним посетителем!

Постепенно Хетагурову удалось отойти от прямых подражаний Ван Гогу и выработать свой собственный неповторимый стиль. Красота русской природы в весеннем цветении и осеннем разноцветье, русская  зима в снегах и туманах  – вот чему посвятил он свое творчество. Особенно художнику удаются зимние пейзажи – почти одними белилами он передает такое разнообразие оттенков и  настроений, что полотна как бы излучают морозный, жемчужный свет. Пейзажи Хетагурова – как некие окна в другой мир, мир гармонии, красоты и радости. Это тем более удивительно, что творит художник отнюдь не в состоянии «эйфории», как призывал его учитель, а в состоянии ярости, порой чертыхаясь, на чем свет стоит, как он сам признается. Алексей Николаевич не признает работы в мастерской, он пишет только на натуре и всегда « a la prima »  – любое полотно, какого бы оно ни было размера,  он создает за один сеанс, полностью выкладываясь на пленэре.

Хетагуров  объездил многие края России, писал свои пейзажи в Москве, Подмосковье, Владимирской области, в Крыму, на Кавказе, бывал в  Прибалтике и на Каме, но последние десгоды он  черпал вдохновение на русском севере – в деревне Астафьево на границе Вологодской и Костромской губерний, километрах в 50 от города Кологрива. 

Кологрив – удивительный город. В свое время Екатерина Великая, «путешествующая в своем Отечестве», осталась недовольна его месторасположением, и по ее высочайшему повелению город ... перенесли в другое место! Кроме того, это единственный город в России, где есть железнодорожный вокзал, но нет железной дороги – вокзал в начале века построили, а железная дорога прошла верст на 60 дальше.

От Кологрива до своей деревни Хетагурову приходилось добираться самыми немыслимыми способами: иногда летал маленький самолет – если позволяет состояние земляного аэродрома. иногда шел катер – если вода в реке Унже стояла высоко. А чаще – просто на попутке, потом на лодке, потом пешком.

Когда-то в Астафьеве было около 300 дворов, сейчас же  доживают свой век  старики – на несколько деревень, протянувшихся вдоль Унжи на десятки километров вряд ли наберется пяток постоянных жителей. Раньше пароходы  по Унже проходили от Вологды до Костромы, сейчас же река обмелела, забита сплавляемым лесом, и летом по ней с трудом проходит моторная лодка... Деревни, выстроенные из  мощных бревен, стоят, как черные призраки, зарастая травой по самые крыши, да ржавеют в полях скелеты брошенной сельхозтехники...  В соседнем Вяльцеве еще  недавно был цел (несколько лет назад сгорел) дом местного  богатого крестьянина – двухэтажный, с железной крышей, чугунными «резными» водостоками, с лепниной на потолках... Хозяин налаживал жизнь, посадил липы около дома – редкость в этих северных местах. В 1913 году свозил свою семью на Парижскую выставку... Что было дальше – нам всем известно.

Русская деревня разрушена. Но красота этого северного края вдохновляла Алексея Хетагурова также, как  его «соседа»: жившего недалеко от Кологрива, в деревне Шаблово, удивительного самобытного – сказочного и мудрого – художника Ефима Честнякова.

Сосновые и еловые леса, чуть разбавленные березой и осиной, прихотливо текущие Унжа и Марханга, удивительные закаты, снежные зимы, россыпи черники и брусники по осени – природа живет своей жизнью и властно манит к себе творческую душу. Охота, как говорится, пуще неволи  – никто не заставляет художника ехать в такую даль, в такую «неудобь», но он едет, пишет свои картины порой на ветру, под дождем, на морозе... Зимой выбраться обратно бывает очень трудно, однажды пришлось идти пешком 22 километра – картины  Алексей Николаевич нес за спиной, и ветер разворачивал его, как парус!

Работая всю жизнь, Хетагуров никогда не был членом никаких союзов и партий, никогда не поступался своими убеждениями ради призрачных выгод, не толкался локтями. «Быть знаменитым некрасиво, – считает он вслед за своим любимым поэтом Борисом Пастернаком, – не это поднимает ввысь»:

Цель творчества - самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.

Но надо жить без самозванства,

Так  жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов.

   Картины для него – как дети, ему трудно расстаться с каждой из них. Но «дети» – число которых перевалило за тысячу – все же разбрелись по свету:  поклонники творчества   Алексея Николаевича Хетагурова  есть в России, в Голландии,  в Австрии,  в Польше, во Франции, в Америке... Очень любят картины Хетагурова   сентиментальные немцы, для которых  «russische  Tajga» начинается за московской кольцевой дорогой:  более 50 полотен  с заснеженной «тайгой» ушло в Германию. Даже коптские монахи увезли с собой неведомую для них русскую зиму в глухие монастыри, затерянные  в Аравийской пустыне.

Пожелаем же творческих успехов Алексею Николаевичу Хетагурову –  художнику, реставратору, историку, коренному москвичу, преданному гимовцу;  одному из многих российских интеллигентов, редко знаменитых, а чаще безвестных, упрямо продолжающих   свое дело сохранения и созидания  отечественной культуры, несмотря на  грошовую зарплату и  тяжелые условия труда. Государство, к сожалению, не ценит  этого труда, но – мы надеемся –оценят современники и потомки. 

Достоевский говорил, что Красота спасет мир. Не  пора ли Миру приложить  усилия  для спасения Красоты?